Киргизия
Развал СССР и неожиданно для киргизской элиты обнаружившаяся необходимость самостоятельно определять правила развития доставшейся от СССР территории обнаружил достаточно высокий уровень фрагментации общества. Помимо межэтнических расколов, из которых важнейшим, безусловно, является комплекс проблем, связанный с узбекской этнической ирредентой, куда более серьезную проблему представляло и продолжает представлять собой отсутствие общей идентичности и консолидации элит у основного, киргизского этноса. Советский период был чрезвычайно позитивным в этом плане, но недостаточным для того, чтобы завершить формирование этноса, довести его до стадии способности к самосуществованию. Интересы различных групп киргизской элиты разбросаны в чрезвычайно широком спектре, на протяжении четверти века не позволяя определить какую-либо постоянную парадигму дальнейшего существования и тем более развития.
Родоплеменное деление, как и в Туркмении, здесь тоже играет свою роль, хотя нужно отметить происходящее снижение родоплеменного фактора, замещаемого все больше структурированием «по интересам». Хотя и племенное происхождение, и деление на два крыла: «он» (правое) и «сол» (левое) и большую инородную группу — племя «ичкилик», все это продолжает оказывать влияние на политическую практику. Достаточно архаично выглядит, например, описание достоинств одного из кандидатов в нынешней президентской избирательной кампании, экс-премьера Сооронбая Жээнбекова: «… из рода Жору (Жолжакшы) было два сына по имени Жолубай и Кудайберди. От Жолубая пошли Астар и Кастар. От Астара Серке (Жору с лунным знаком). Серке был человеком, защищавшим народ. От Серке распространились сыновья Кожо, Тасма, Тенизбай, Каракунас. От Тенизбая пошли Булаш, Биймырза, Жалан тош (Доолотой). От Биймырзы Коштай, Жантай, Абыке, Габыке. От Абыке пошли Жолдош, Кожоназар, Тениз, Аккозу. Кожоназар с молодости был управлявшим народом бием. От Кожоназара Конурат, Жайчыбек, Полот. От Жайчыбека Кожоназара Асыран, Танырык. От Танырыка Пирназар. От Пирназара Жээнбек. От Жээнбека Эрмамат, Токтомамат, Шарип. От Шарипа Канторо, Жусупбек, Искендер, Сооронбай, Асылбек, Жыргал…».
Одним из очевидных показателей политической несостоятельности можно уверенно назвать отсутствие в Киргизии сформировавшегося ответственного политического класса, не говоря уже о политической элите в ее прямом смысле. Формирование политической элиты — процесс исторический, не однодневный. Элита была — советская, но при быстрой смене идеологии, эта элита отвергла старое, не сумев впитать новое, научившись только декларировать лозунги о либерализме и демократии. А параллельно формировались новые, основанные на новой идеологии — дикого хаотического рынка по рецептам МВФ и Всемирного банка 1990-х, компрадорские по своей сути, лишенные важнейшего из признаков настоящей политической элиты: исторической ответственности. Военная демократия на Тянь-Шане, состоявшая в почти полной автономии родов и кланов, лишь в критические моменты объединявшихся и выбиравших верховного правителя, чьи полномочия были ограничены периодом кризиса (чаще всего — войной с внешним противником), эта демократия оказалась слишком проста и даже примитивна, чтобы работать сегодня в качестве механизма управления. Впрочем, элементы ее, ведущие к хаотической фрагментации республики, проявляются в сегодняшней Киргизии достаточно очевидно. На этой основе необходимо рассматривать и историю двух киргизских «революций», 2005 и 2010 годов, и сложности современного политического процесса. Определяющей тенденцией внутриполитического развития Киргизии уже после событий 2005 года на длительную перспективу становится резкое ослабление всех структур государственной власти, углубление социально-экономического кризиса и пролонгирование политической нестабильности. Все это уже автоматически сопровождается усилением теневых криминальных структур, в том числе — связанных с незаконным оборотом наркотиков и оружия, дислокацией на территории республики религиозных экстремистских и террористических структур, направленных в своей деятельности, в том числе, и на сопредельные территории.
Фрагментация территории Киргизии проходит не только по часто обсуждаемой «красной линии» между севером и югом или по трайбалистским признакам. Происходящее в результате двух киргизских «революций» ослабление самого института государства стимулирует процесс региональной дифференциации. В каждом районе, в каждой области есть свои, если употребить «афганскую» терминологию, «полевые командиры», которые реально управляют данными территориями, не обязательно занимая какие-либо официальные должности. Это теневое лидерство в значительно степени криминализовано, а уже в последние 6-7 лет происходит объединение и слияние сложившихся почти классически ОПГ с радикальными религиозными структурами. Провести границу между криминалом, религиозными радикалами и государственными структурами зачастую просто не представляется возможным. К примеру, известная организация такого рода, «Таблиги Джаамат», которая запрещена в России, во всех странах региона, в Китае, только в Киргизии действует вполне легально и даже под эгидой официального муфтията, имея политическую поддержку самого высокого уровня.
Эта ситуация в сфере безопасности не является сугубо киргизской, она имеет трансграничный характер, учитывая достаточную прозрачность и криминализованность границы между Киргизией и Таджикистаном, между Таджикистаном и Афганистаном. Известны и трансграничные трафики, идущие с юга на север и с севера на юг. С севера на юг идут горюче-смазочные материалы, получаемые, кстати, Киргизией по льготным тарифам из России. А в ответ с юга идет широко известный наркотрафик из Афганистана, отлажены связи с этническими по составу радикальными и террористическими группировками в Афганистане с их единомышленниками в Киргизии. Ситуация в Киргизии в среднесрочной перспективе создает все предпосылки к утверждению уже устойчивого статуса регионального центра религиозно-экстремистских организаций, импортируемых из монархий Персидского залива с участием киргизских кланов.
В географическом пространстве Афганистан, Таджикистан и Киргизия вырисовываются в одну линию, направленную на север, в Казахстан и Россию, представляя собой некий «коридор угроз». Обозначенная выше региональная разобщенность в Киргизии, кооперация государственных структур с криминальными и террористическими группировками делает киргизскую территорию плацдармом сосредоточения угроз безопасности уже почти по афганскому варианту. Когда государство не в состоянии гарантировать, что на его территории не будет ни нарколабораторий, ни лагерей по подготовке боевиков для любой из соседних стран. Прецеденты в новейшей киргизской истории есть: андижанские боевики 2005 года не только получали из Киргизии оружие, вся подготовка боевиков велась на центральном стадионе города Ош под видом спортивных тренировок, через Киргизию же и при содействии местных госструктур часть боевиков была вывезена в европейские страны под видом беженцев.
Средняя Азия в новой реальности
Смотреть на проблематику дальнейшего существования в качестве самостоятельных государств тех или иных «новоделов», искусственно выстроенных на пространстве бывшего СССР, было бы наиболее продуктивно с точки зрения рациональности того или иного географического ограничения пространств, поскольку именно географический критерий, несмотря на новшества эпохи глобализации, продолжает оставаться основополагающим для экономического развития. Такой взгляд на постсоветские республики Центральной Азии сразу обнаружит искусственно определенные границы государств, выстроенные без учета многих значимых, определяющих критериев. Оценивая распад СССР с позиций исторической удаленности, необходимо признать, что взаимопризнание существовавших административных границ в качестве государственных сыграло преимущественно позитивную роль в последующем. Хотя, есть прецеденты Абхазии и Южной Осетии, Приднестровья и Карабаха… Есть и более основательные прецеденты уже более широкого международного характера: признание независимости Косова или раздел Судана, процессы в иракском Курдистане, внешняя поддержка сепаратистов китайского СУАРа, зачатки такого сценария очевидны и в нынешней ситуации в Мьянме. Есть подобные сценарии применительно к Афганистану, к Тибету и Кашмиру… В то время как само явление «признания-непризнания» той или иной территориальной общности так называемым «мировым сообществом» давно является проблематичным, само «мировое сообщество» как некий институт давно уже находится в глубоком не только политико-правовом, но и аксиологическом кризисе. Международное право, изначально содержит в себе противоречие двух принципов — принципа территориальной целостности и принципа самоопределения, оно давно уже не способно выполнять роль правового регулятора международных отношений, более того, кризис ООН – это только внешнее проявление кризиса всей системы международных отношений, где все больше начинает превалировать право силы. И нет никаких гарантий, что прецеденты передела границ и признания разнообразных сепаратистских проектов не будут повторены заинтересованными акторами глобальной мировой политики в любом из регионов мира, включая и Среднюю Азию.
К концу ХХ века в мире складывается новая геоэкономическая реальность — реальность мирового обращения и перераспределения глобальных ресурсов. Национальное государство как специфическая единица исторического процесса все меньше является субъектом стратегического пространства для функционирования экономики и развития технологий. Эта функция сохраняется лишь за небольшим рядом государств. Это системы, в которых бюрократии, распоряжаясь экономическими ресурсами государства, наряду с транснациональными корпорациями, действуют как самостоятельные игроки, используя свои конкурентные преимущества. Это государства-корпорации с высококонцентрированным капиталом, который аффилирован с правящей элитой, реализующей соответствующие внешнеполитические стратегии. Это США, Китай, Россия… Постиндустриальные виды деятельности, да и развитие в целом, вышли за рамки существующих национально-государственных границ. Относительную суверенность более-менее способны сохранять лишь сильные государства, утвердившиеся в качестве мировых держав до середины XX в., либо имеющие бесспорный потенциал для такового утверждения в самой ближнесрочной перспективе — время для дискуссий о путях развития для них закончилось, кто не успел – тот опоздал.
Это, конечно, совсем не «конец истории», но национальное государство как специфическая единица исторического процесса перестает быть субъектом стратегического пространства – это объективная данность. Хотя это вовсе не означает деактуализации вопросов нерушимости границ и территориальных целостностей. Другое дело, насколько элита того или иного государства оказывается способной сохранить для себя максимум компонентов суверенности, либо придать своему государству полностью сателлитный характер. Элиты среднеазиатских стран в этом плане совершенно разнообразны, как и уровни их ответственности за сохранение стабильности в регионе в целом.
Учитывая возрастающую роль во всем мире региональных организаций и кризис международного права, в центре которого находится не отвечающая потребностям времени ООН, в регионе Центральной Евразии необходимо создание собственного механизма, через который могло бы происходить переформатирование евразийской подсистемы международных отношений в ближайшие десятилетия. Понятно, что подобный механизм должен быть скоррелирован и со всеми существующими и вероятными интересами внешних по отношению к региону акторов. И очевидно, что пока ни одна из существующих региональных организаций на выполнение такой функции не способна.
Александр Князев, востоковед, историк
Я же говорю, Князев — это как знак качества.